СМЫСЛ СТРАДАНИЙ И БОЛЕЗНЕЙ. ЗАЧЕМ ЧЕЛОВЕК БОЛЕЕТ И ИМЕЕТ СТРАДАНИЯ?

Очерк о смысле страданий, о том, зачем человек проходит через несчастья и болезни в своей жизни, какой в этом всём смысл!

Из философских мыслей и публикации французского епископа 19-ого века Луиса-Виктора-Эмиля Буго.

Божественное происхождение страданий.

Зачем страдание?

Вот первый страшный вопрос человека, пораженного недугом, потрясенного смертью отца, матери, ребенка. Из души человека вырывается один крик: «Зачем, зачем?». Он становится молчалив. Его взгляд замирает. Он словно старается рассмотреть что-то в пропасти, где погребено его счастье. Потом время от времени он подымает голову. Он с мольбою смотрит на своих друзей и повторяет все одно и то же слово, потому что у страдания только один вопрос: «Зачем? Зачем? О, скажите мне: зачем?».

Увы! Зачем? Кто знает? Ни наука, ни философия не дадут на это ответ. Даже дружба – и ее слово бессильно. Когда друзья Иова увидели его под гнетом величайших несчастий, они просидели около него семь дней в полном молчании, не смея открыть рта, не зная, как его утешить. И Виргилий, описывая гибель Трои, рисует нам женщин, сидевших на берегу моря, недвижимых, безмолвных, с глазами, полными слез, со взором, неподвижно устремленным на волны. Таким бывает человек под гнетом страданий.

Когда эти великие образы в первый раз прошли перед моими глазами, я был очень молод. Я помню, что их тогда не понял. Я их нашел преувеличенными. Мне казалось невозможным такое долговременное молчание. Но впоследствии я сам чувствовал, как молчание сковывало мои уста. Я сам узнал это тяжкое ощущение, когда даже не смеешь открыть рта, слишком ясно сознавая, что это бесполезно, что не удастся утешить.

Пусть же, если есть где-нибудь сила, которая может утешить,– пусть она придет! Пусть она нежно подложит руку под голову страдальца и прошепчет на ухо несколько тех слов, которые не умеет сказать сама дружба. Если она может, пусть она ответит на эти вопросы страдания: «Зачем? Зачем?» – вопросы, на которые нет ответа на земле, даже в сердце тех, кто горячо любит.

К чему страдания? Почему страдания, если мы живем под властью милосердного Бога? Я однажды предложил этот вопрос одному старику и не забуду никогда того выражения, с которым он мне ответил: «Именно потому, мой друг, что благ Господь». Я тогда был готов возмутиться. Теперь я не возмущаюсь и говорю: может быть!

Иначе ведь Ты был бы жесток, Господи! Ты создал человека. Он Твой ребенок. Ты его любишь, так как иначе зачем бы Ты создал его! Ты велик, необъятен, бесконечен. Человек слаб. Он живет только мгновение, и неужели Тебе было бы приятно угнетать его! Я, даже я, не мог бы сделать вреда ребенку. Я чувствую себя для этого слишком сильным. Мне было бы совестно злоупотреблять своим преимуществом. Какое же кощунство воображать, что Ты можешь злоупотреблять Твоим всемогуществом, Господи, поражая нас без цели, без причин, равнодушно оставляя нас на волю роковых законов, которые нас давят! Боже, неужели Ты когда-нибудь создал душу для чего-нибудь иного, как не для счастья? И, если Твоя рука болезненно прикасается к этой душе, не надо ли тогда, павши ниц, исповедать, что Ты делаешь это из милосердия, только с каким-нибудь таинственным намерением, которое когда-нибудь станет для нас ясным?

Я слышу горячее возражение нескольких лиц. Им кажется невыносимым парадоксом моя мысль о том, что страдания и горе в этой жизни происходят от Божественного милосердия.

Возможно ли нарочно, по обдуманному намерению, заставить страдать нежно любимое существо? И даже в некоторых случаях возможно ли заставлять страдать его тем больше, чем больше его любишь?

В этом весь вопрос.

Вот ребенок играет на краю пропасти. Он хочет сорвать цветок, поймать бабочку. Он наклоняется над пропастью и сейчас в нее упадет. Вдруг две сильные руки его схватывают тем стремительнее, чем они нежнее. Он кричит и отбивается. Откуда же нашло на него это страдание? Ясно, что из любящего сердца его матери.

Взгляните на другого ребенка. Он играет с ножом и сейчас себя ранит. Но тут приходит отец его, бранит его, вырывает у него ножик, иногда при этом наказывает его, чтобы больше не повторялась опасная забава. Ребенок кричит, а про себя обвиняет отца. Но впоследствии он благодарит его.

Пред нами больной ребенок. Мать берет его на руки и подносит к ножу хирурга. Ребенок кричит. Он отпихивает доктора. Он хочет бить свою мать. Но кто же скажет, что в эту минуту мать проявила к своему ребенку жестокость? Ребенок может сказать это под влиянием боли. Но мы смотрим на дело иным, более широким взглядом. Мы сочувствуем – кому? Ребенку? Да. Но еще более матери. Я знаю, что в этом случае ее сердце терпит большую муку, чем его сердце.

Примените к Богу то, что кажется столь прекрасным на земле, таким светлым, когда всматриваешься в заботы матери о своем ребенке, и вы поймете, зачем страдание. Без сомнения, если вы не верите в Бога; если вы не сознаете, что мы созданы для Него и все идем к Нему; если вы смотрите на этот обширный мир, как на арену, где сражаются между собою роковые силы,– тогда страдание не имеет смысла. Вам остается только молча питаться вашим горем, не беспокоя вашими криками ни людей, которые вам ничем не помогут, ни небо, для вас пустое. Наказание жить без Бога состоит в страдании без утешения.

Но выйдите из этого темного коридора. Встаньте на чистом воздухе, оглянитесь вокруг при ярком свете религии. Верьте в Бога: Бога премудрого, всемогущего, всеблагого; Бога, Который создал людей для Себя, Который дал им пожить мгновение во временной жизни, чтобы они сделались достойными вечности, чтобы их разум, их сердце, воля – их личность, их привязанности были действительно созданием их собственных усилий. Верьте в Бога. Верьте, что Он, в то время как люди, Его дети, работают над этим великим делом, над ними наблюдает, им помогает, удаляет от них опасности, подымает и вдохновляет их проходить по земле, не прилепляясь к ней, проходить через мир, не ограничивая себя миром, не принижая и не извращая себя для мира. Верьте во все это, и вы начнете понимать, озаренные Божественной искрой, откуда приходит страдание и для чего Бог его допускает.

Бог создал этот мир. И с намерением создал его слишком узким для нас, так что мы не можем двигаться в нем без того, чтобы не страдать, чтобы не натыкаться всякую минуту на границу, на преграды, о которые мы разбивается: с намерением, чтоб эти преграды заставляли нас желать лучшего. Но я не знаю, мог ли Он устроить это иначе. Когда настанет наша жизнь в вечности, мы будем ликовать на свободе. Там не будет ни границ, ни преград, ни ограничений, ни конца. Одно невыразимое счастье, одно незаходимое счастье. А здесь, как бы Бог ни устроил этот бедный мир, он не мог не быть слишком тесным для нас. Человеческая душа не могла, попав в него, не страдать; не могла покоиться на этом Прокрустовом ложе, не находя его слишком тесным, не могла расправить свои крылья, не чувствуя себя в неволе.

Вот какова земля. Такою создана она была для нашего испытания, для того, чтобы под непрестанным гнетом ее мы воздыхали более о свободных краях, о безграничных горизонтах.

Представьте себе существо, которое, вместо того чтобы распахнуть свои крылья, свертывает их, вместо того чтобы подняться на высоту, добровольно стелется по земле, которое не находит это Прокрустово ложе слишком узким и, наоборот, привыкает к нему и чувствует себя свободно. Представьте себе горного орла, не только не изнывающего в тесной клетке, в которую его заключили, но любующегося прутьями этой клетки, потому что они сделаны из серебра или золота и выкрашены в яркую голубую или зеленую краску. Представьте себе бессмертное существо, которое не развивает в себе своих бесконечных сил, но крепко пристает к земле, все уходит в земную жизнь и стоит под грозною опасностью дойти до бесчестия, до гибели. Как же Богу не прийти на помощь? Если человек не чувствует узких границ земли, как же Богу не придвинуть его к этим границам, чтобы он их почувствовал? Как не дать ему горя, чтобы он их почувствовал? Как не дать вырвать ножа из рук этого ребенка, если он играет с безумным легкомыслием на краю пропасти? Почему Богу могучим порывом отцовской руки не унести его от этой пропасти, в которую он сейчас упадет? Почему, наконец, если человек болен, Бог, Который для него отец и мать, не отдаст его в руки хирурга? И разве человек, после таких действий над ним Божией воли, сперва оглушенный страданием, ослепленный своими слезами, не воскликнет потом: «Отец, Ты поступил хорошо!»? Вот смысл страданий, главная, первая основа Божественного врачевания.

Под кущами рая царствовала только одна любовь. Эта любовь делала лучшее и большее, чем делает теперь страдание. Страдание просвещает душу, страдание облагораживает и очищает, страдание возносит сердце горе. Но все это делает любовь, делает скорее и прочнее, и, если бы человек не пал в райских обителях, если бы вместо этой легкой искры, которая в нас тлеет, мы сохранили живое пламя первоначальной любви,– мы не знали бы страдания. Через страдание нам придано Божественное крыло, но – в ту минуту, когда мы погружались в материю, Своей благостью Бог дал нам страдание в помощь.

Это надо признать. Это – или отчаяние; это – или проклятый рок, который нас давит. Или Бог милосердный – или Бог тиран: средины нет!

Мой выбор уже сделан. Я никогда не буду считать Тебя, Господи, ни равнодушным, ни несправедливым, ни жестоким. Я целую Твою руку, глаза мои полны слез. Я ничего не понимаю в ударе, которым Ты меня поражаешь, но на устах моих одно слово:

«Пощади, яко благ!».

Страдания возносят душу к Богу.

Земля тесна, слишком тесна для бессмертного существования. Она меня постоянно оскорбляет и угнетает; как каторжник, я хожу по ней с тяжелым ведром с кандалами на ногах. Всякий день мои шаги становятся все тяжелее, мои движения стесненнее, моя голова склоняется все угрюмее, все во мне говорит даже помимо слова Божия, что я не создан для земли.

Люди, мои жизненные спутники, доказывают мне это еще лучше: на всяком шагу они мне изменяют; когда я хочу опереться на них, они гнутся, как тростник, и ранят меня. И, увы, даже лучшие из них, те, которых называют друзьями, оказываются мне больше неверными: или их похищает смерть, или я надоедаю им своими недостатками, или мое горе гонит их от меня. Сколько из них сблизились со мною душою, но смерть жестоко оторвала их от меня. Сколько с надеждою подходили к моему сердцу, но нашли в нем холодность и себялюбие и, сильно разочаровавшись, отошли! Сколько других я искал в те часы, когда мне надо было приклонить голову на плечо друга, и не мог найти. Как мало человек способен к глубокой дружбе, и как верно это печальное слово Премудрого: нет ничего столь редкого, как истинный друг!

Куда ни шло бы, если бы только дружба изменяла! Обманувшись в ней, оскорбленный жизнью ищет себе другой утехи; говорит себе: найдешь что-нибудь другое, привязанность более нежную, более глубокую, более бескорыстную и в ней забудешь все остальное. И тогда человек мечтает о существе, которое Бог как бы создал для этой благородной роли – любить и утешать.

Человек видит, что Бог создал это существо для него; он радостно трепещет и отходит от алтаря, где он дал этому существу свою руку, помолодевшим, с обновленными силами. Но увы, увы! Мужчина ли изменяет этой мечте, или женщина, изменяют ли они оба, или Бог пожелал, чтобы эта мечта оставалась лишь мечтою на земле, чтобы поднять глаза наши к небу,– как бы то ни было, мечта эта непродолжительна; даже в лучших, связанных большою любовью людях эта мечта не держит своих обещаний. Что же сказать о других, что же сказать об очаге, от которого остался только холодный пепел, и о том, на котором и пламя не горело, или о том, где оно горело светло и жарко, но где безжалостная смерть загасила факел! И вот из опустошенной семьи спасаются, как спасаются от погасшей дружбы, бросаются в более живую жизнь, шумную жизнь, чтобы забыться. Но только что вы приступили к общественной деятельности, как вас преследуют страсти, за вами гонится клевета; вы собирались узнать людей – и вы их узнали: и возвращаетесь в свое собственное одиночество с разбитыми иллюзиями и с душевным страданием.

Как путник, достигнув вершины горы, оборачивается и видит сзади себя тех, которые шли вместе и которых он опередил, так и мы, дойдя до зенита нашей жизни, смотрим вокруг себя и видим, что мы одни. Вдали мы видим на равнинах наши разрушенные сны, изменившую нам дружбу, угасшую любовь, добросердечное к нам отношение, которое мы утратили по дороге и которое больше к нам не вернется. С грустным взором, с тяжелым сердцем мы медленно всходим по этим последним хладным ступеням жизни, которые были бы невыносимы, если бы в конце их не ожидал нас Бог. Устав от всего этого, устав даже надеяться, не рассчитывая даже ни на что, считая всякую чашу или пустой, или горькой, мы испускаем последний крик: «Господи, Господи!».

Спрашивают: к чему страдание? И вот первый ответ: земля затуманивается, чтобы могло заблистать небо.

Да, вот первая причина страданий, по прекрасному и возвышенному учению нашей веры. Созданные для Бога, мы уходим всей душой в преходящие вещи. Мы стремимся свить себе гнездо на земле, подальше от ветров и морозов, и хотели бы там быть убаюканными счастьем, никогда не стареть и никогда не умереть среди этого благополучия. И вот на это маленькое гнездо, в котором мы забываем о вечности, время от времени Бог посылает страдания, как спасительный светоч. И как мудро действует Бог, когда Он действует этой мерой! С какой любовью Он соразмеряет наносимые Им удары нашей душе! Чаще всего Он лишь едва прикасается к больному месту. Рушится какая-нибудь мечта, отлетает иллюзия; друг забывает, охлаждается любящее сердце – и невольно подымаешь глаза выше и говоришь: «Господи, Господи, только Ты Один не изменяешься!».

Но бывает, что Бог поражает семью. Рушится состояние, колеблется трон. Мир только видит пыль, подымающуюся вокруг такого великого крушения. Но пораженная этим ударом душа видит другое. Ей является какой-то невидимый свет. И утешенному взору открывается небо и вознаграждает ее за потери земли, которая как бы исчезает для нее. Некогда королева Англии говорила: «Благодарю Тебя, Боже, что Ты взял у меня три королевства, если Ты их взял с целью сделать меня лучше». И Боссюэт,  говоря о ней, выразился: «За что благодарила она Бога: за то ли, что Он сделал ее королевой? Нет, за то, что Он сделал ее несчастной королевой».

Если страдания еще сильнее (потому что есть много бедствий более тяжелых, чем потеря трона), тогда этот свет страдания еще ярче. И сила его иногда такова, что он вызывает на устах страдальца столь же прекрасные слова, столь же чистые порывы, как святость. Одна молодая вдова, у которой в двадцать лет было разбито самое чистое счастье, о каком только и можно мечтать, говорила: «О, сколько света скрывается за черным крепом! Воображение не может представить себе всех моих страданий: скуки, пустоты, тьмы, которыми полна для меня земля, та самая земля, которую я находила столь прекрасной, которую так увлеченно любила. Теперь я жажду смерти». Заметьте эти последние слова. Это те самые слова, которые так часто звучат на устах святых в последние дни их подвига. В один час одним ударом крыла страдание вознесло эту молодую вдову, этого двадцатилетнего ребенка к высокой отрешенности от всех вещей мира, для достижения которой требовались десятки лет усилий для подвижников.

Иногда удары учащаются. Бог гремит над нашими головами. Слышится как бы неперестающий гром, но именно тут и раскрывается вся нежность Божественной любви. Мать, которая подносит своего ребенка к ножу хирурга, осыпает его ласками, покрывает его поцелуями перед операцией, во время операции, после операции,– слабый пример любви Божественной. Когда меч вошел до рукоятки в сердце человеческое, часто происходит в глубине величайшего страдания какая-то неописуемая, невыразимая радость, так что душа, даже далекая от Бога, узнает Его руку и стремится поцеловать ее. Вот пример, который произошел на моих глазах.

Я знал несколько лет назад выдающегося чиновника, достигшего высокого поста честным трудом, пользовавшегося общим уважением и громадным влиянием. Он был богат и счастлив.

У него было все, кроме веры. Он был женат на выдающейся женщине прекрасной души и очень верующей. У них было две дочери. Хотя он не был христианином, он их воспитал тщательно. Им было тогда одной девятнадцать, другой шестнадцать лет, и при всей грации и красоте их возраста они обладали благочестием, скромностью и невинностью сердец. Часто я встречал этого господина в сопровождении двух дочерей. Он сиял благородною гордостью отца, который чувствует, что он возродился в детях. Однажды у одной из дочерей явилась жестокая головная боль, и в несколько дней она была скошена тифом. Она умерла кроткой, как Ангел. Ее младшая сестра, которую удалили от больной слишком поздно, занемогла тою же болезнью и последовала за старшей. Бедный отец их целую неделю оставался один в деревенском доме, где последовала эта вторая смерть, безмолвный, с глазами, устремленными на ту постель, с которой исчезло его последнее сокровище. Он вышел из этого уединения, несказанно прозрев духовные глубины. Что такое мир и какая ему цена? Что значат почести, высокие посты, слава, влияние? Все это ему стало ненавистным. Что значат, наконец, мирские привязанности, если он видел исчезновение своих двух детей, столь чистых и любящих? Он доказал себе, что такие удары не могли быть случаем; потому что, если бы случай управлял миром, оставалось бы только разбить голову об стену. Эти удары, по его мнению, не могли происходить от Божественного равнодушия и безразличия, потому что он мог бы только ненавидеть такого Бога. Он увидел, что Бог поступил так лишь по любви. Он не понимал сейчас причины этих действий, но надеялся понять позже, и все прояснилось в его глазах.

Еще многие годы он жил среди мира, все неся свои важные обязанности, честно служил своей родине и дошел до высших ступеней карьеры. В то же время он стал великим христианином, удивлял мир твердостью своей надежды и крепостью своей веры; он служил бедным, раздавая им приданое своих двух дочерей. Он теперь умер. И когда он вознесся от этой жизни и две его молодые дочери вышли к нему навстречу преображенные, сияющие небесной славой,– тогда в этом единении навеки все трое поняли, зачем Бог разлучил их на мгновение и как Он дал возможность их отцу кратковременной разлукой – ранней смертью детей – купить великое счастье жить в вечности, в свете и в любви.

Вот первая служба, которую может сослужить людям страдание. Из страдания вытекает свет, озаряющий нашу душу и всю нашу жизнь.

Страдания очищают душу от грехов.

На нашей печальной земле, кроме опасности заботиться исключительно о земной жизни, привязаться всеми силами к одним лишь земным вещам, есть еще другая опасность: опуститься, низко пасть, опасность потерять в соприкосновении со злом красоту своей души. Так как Бог – бесконечное правосудие, то самое легкое зло не может коснуться души, не определяя ее тем самым к наказанию. Еще древний Гомер говорил, что наказание всегда следует медленным, но неизбежным шагом за преступлением. Вы совершаете сегодня преступление – вы даете повод вас карать. Вы совершаете десять преступных поступков – вы даете десять поводов к каре. Что же будет, если вы дадите сто тысяч таких поводов, если вся ваша жизнь будет представлять собою острое лезвие, на которое насажена тысяча виновностей разного рода?

Случается, что в корабле во время плавания открывается еле заметная пробоина. Вода начинает входить сперва медленно, капля по капле, но если на это не обращать внимания, через несколько дней корабль будет лежать на дне.

Вот великий и печальный пример, с которым можно сравнить опасности, угрожающие душе человеческой. Она пошла бы ко дну пропасти бесконечного правосудия медленно и верно, если бы не было где-то искупающей силы, очищающего блага, которое служит противовесом тяжести наших грехов. И вот почему думали, что из всех наказаний самое грозное для грешной нераскаянной души – быть свободной от страданий, быть предоставленной безоблачному благополучию. Есть благополучные жизни, от которых приходишь в ужас, на которые смотришь с трепетом.

Вам открывается теперь новое значение страдания, его вторая высокая миссия. Когда человек пал, когда он под влиянием зла утратил чистоту своей души и вкус к добру, утратил великодушный порыв, подымавший его с земли,– Бог отдает его в руки страдания. Страдание было поставлено около зла, чтобы вырвать его из сердца человека. Страдание берет виновного человека и погружает его в свое очистительное пламя. Так при помощи огня золото выбрасывает из своей расплавленной струи всякую примесь.

Я не считаю возможным, чтобы хоть один серьезный человек, сознающий добро и зло, был склонен сейчас обвинять Божественное правосудие. Для меня оно является не только непременным элементом Божественной святости – оно истекает из благости Божией. Оно меня более привлекает, чем отталкивает. Бог, Который не наказывает,– это Бог, Который не занимается нами. Я не чувствую тяжести Его руки. Прочтите в книге Бытия великолепный разговор Бога с Авраамом о десяти праведниках, которые могут загладить беззакония тысяч виновных,– и вы поймете всемогущую искупительную силу страдания.

Человек, который никогда не молится, который никогда не воздает Богу хвалы, который Его оскорбляет, который, может быть, богохульствует,– знаете ли, почему он живет, почему он доселе не поражен? Потому что есть вокруг него дети, которые молятся, жена, которая плачет, дорогие существа, которые кладут свои страдания, свою невинность на чашу весов и тем уравновешивают все его беззакония. И если народы продолжают существовать и эти громадные фабрики зла не лопаются под давлением греха, так это потому, то есть среди них люди, принимающие на себя добровольные искупления, люди, которые страдают и распинают себя за всю общественную неправду. Если иногда скапливаются позор и преступления, то накапливаются и бедствия. Присмотритесь пристальнее к безднам греха, и вы найдете всегда несколько великих душ, которые принесли себя в добровольную жертву, возвышенно перенесли несколько незаслуженных страданий, самоотверженно пролили несколько капель чистой крови, которая смыла потоки крови преступной.

Страдание животворит и расширяет душу.

Вспоминаю слова поэта: «Ты, страдание, производишь истинных людей».

А другой поэт прибавляет: «Ничто не возвышает нас так, как великое страдание».

И вот я вижу третью, самую великую причину страданий. Она является не только светом среди мрака и обмана жизни, не только врачевством от жизненных заблуждений,– она оживотворяет и возвышает душу. Я чуть было не сказал, что она вновь ее создает; она вкладывает в нее красоту, трогательное величие, каких не в силах придать ей сама добродетель.

Замечательно, что на нашей печальной земле не выходило никогда ни великого человека, ни великого произведения без страданий. Ни гений, ни слава, ни добродетель не были достаточны, чтобы придать человеку величие. Страдание являлось всегда необходимым.

Пусть человек соединил на главе своей несколько венцов; человечество посмотрит на него, но, прежде чем признать его великим, подождет, чтобы он принял крещение страдания.

Сама добродетель, добродетель в счастье, явилась не самой великой вещью, которой можно восхищаться на земле. Всегда такой добродетели не хватало того несравненного совершенства, которое дает только страдание. Словно в царственной мастерской, где образуются великие души, гений, слава и добродетель способны создать лишь первоначальный абрис, а последние черты, те, которые венчают произведения, накладывает сам великий мастер путем страдания. Отчего так? Скажут: это тайна. Да, но тайна эта разрешима.

Мы – малые существа, потому что мы ограниченные существа. И чем добровольнее мы соглашаемся на эти границы, чем больше в них заключаемся, тем мы меньше. Чтобы быть великими, надо выйти из этих границ, надо их сломать, надо со страшным усилием вырваться из этого жалкого круга. А для этого надо страдать.

Это можно сравнить с тем кругом горящих угольев, которыми индейские дети обкладывают опасное насекомое. Оно старается выйти из этого круга, но, отступая пред болью, не смеет этого сделать и умирает. Так бывает и с мелкими душами, а крупные выходят из круга, подвергая себя действию огня.

Взгляните на писателя: когда он доходит до великих мыслей? Разве в неге и праздности? Разве оставаясь в узких рамках своего ограниченного существа? Не тогда ли он творит, когда тяжелым усилием вырывается из этих рамок? Я только что окончил этот серьезный труд в тиши семнадцати ночей работы, и теперь, когда мое дело совершено, я дрожу еще от страдания, которое оно мне доставило. В сосредоточении столь же святом, как молитва, я спрашиваю себя: будет ли услышан мой голос? Вот в каком страдании рождаются произведения.

А в чем находят поэты свои бессмертные строки? Кому это неизвестно? Душа никогда не поет лучше, чем в страдании, и всякая ее рана добавляет ей великолепный аккорд. Чем горше рана, тем пронзительнее крик. Самые безотрадные песни суть самые прекрасные песни, и много бессмертных песен представляют собою одни стоны.

То же самое происходите великими характерами, с глубокими душами, с добрыми сердцами. Они нуждаются в страданиях. Тех, кто не страдал, жизнь как будто бы коснулась лишь поверхностно. В их чувствах нет сил, в их сердце нет нежности, у их ума нет широких горизонтов. Все в них поверхностно, у них обыденная и банальная доброта. Короче сказать, со всевозможных точек зрения, одно лишь страдание входит в душу достаточно глубоко, чтобы ее расширить. У нас есть чудные тайники, где дремлет жизнь; не видно их глубины, где скрыты сокровища, до которых не достанет никакая энергия души. Нужен молниеносный удар страдания. И осмелюсь сказать: есть такие сокровища нашего сердца, которые как бы не существуют, которые только в зародыше, и вот они открываются с приходом страдания.

Вы знаете, что происходит, когда слышишь прекрасную музыку. Сперва бываешь как будто убаюкан, очарован, растроган. И вдруг при какой-нибудь ноте, под каким-нибудь могучим ударом душа как бы возносится. Она была затронута в неведомых глубинах. Иногда, но реже, таково же бывает воздействие красноречия. Вспыхивает как бы молния, какой-то мгновенный оглушительный удар. Оратор и аудитория – все увлечены. Все взволнованы до глубины этим всплеском, которого не ожидал от себя сам говорящий.

Так вот, то, что делает гений, красноречие, музыка, эту власть, которую они имеют,– власть проникать до глубины существа и подымать его над самим собою – имеет и страдание. Как удары по камню выбивают из него искру, точно так же надо ударить по душе, чтобы в ней блеснули свет, величие, героизм, самоотвержение, тысяча скрытых в ней сокровищ. Статуя стоит тут, заключенная в этом мраморе,– ее надо только вызволить из него. Изумруд заключен в этой кварцевой руде и ждет только обнаружиться. Но чтобы снять этот каменный покров, для этого надо взяться за молот и резец. Человек пробует; но так как он почти никогда не решается ударить довольно сильно, то, чтобы помочь ему в этом деле, Бог посылает ему страдание.

Вот почему все святые, герои, гении, все великие души были воспитанниками страданий. Лавровый венок всегда покоился лишь на измученном челе. Вспомните Гомера, Мильтона, Тассо, Данте, Камоэнса. Они будут вечно жить величием своих чувств; но это величие чувства, эту глубину волнений они никогда не узнали бы без страданий.

Что же сказать о солдатах, о героях? Страдание образует солдата. Никогда душа так не разворачивает своих сил – в более трогательной и истинной красоте, как пред лицом смерти, в те торжественные часы, когда опасность вызывает столь полное забвение самого себя. Забыть о себе, забыть до смерти – вот долг солдата. Это высшая красота. Другой подобной нет; если вы оглянетесь кругом, вы увидите, что человек может быть воистину высок лишь пред лицом страдания и смерти. Не один раз на поле битвы удар страдания наэлектризовывал солдат и возносил выше собственной их воли. Они добровольно вызывают в себе страдание. Оно непрерывно вырывает из границ мира их собственную личность. И эта жизнь – самоотвержение, которое они вечным усилием ищут даже в глубине своей души,– теплится в них постоянно, как какой-то жертвенный огонь. Это – величайшее зрелище, какое земле может дать небо.

Святой Франциск писал: «Знаете ли, в чем завидуют нам Ангелы: ни в чем, кроме того, что мы можем страдать ради Бога, а они никогда ради Него не страдали».

Что же могут святые предложить Богу и тем, кого любят? Молитвы, обеты? Да, но, кроме того, и добровольно принятое и с любовью перенесенное страдание.

И не только Ангелы могли бы позавидовать этому величию, этой невыразимой красоте души. На высоте славы Господь благословляет то, что являет из себя человек, объятый страданием. Христианину, искупленному Кровию Божественного Страдальца, может казаться, что Господь словно хотел соревноваться с ним в этой дивной способности – забыть себя, пострадать и умереть за тех, кого возлюбил. И можно дерзновенно сказать, что, если бы Бог не умер за человека, который страдал и умирал за Бога, у человека была бы красота величия, которой бы не доставало Самому Богу. И вот почему однажды открылись небеса и Сын Божий в бесконечном страдании взошел на Крест, чтобы, каковы бы ни были впоследствии жертвы человека для Бога, человек видел всегда своего Бога в славе жертвы высшей, чем все его жертвы.

Таким образом, величие и красота души расположены по ступеням, по силе страдания. На вершине – те, у которых горит на челе пламя гения, добродетели и страдания. И во главе их – Первородный Сын Человеческий. Ниже – менее исключительные страдания, менее глубокие чувства, более обыкновенные жизни. По мере того как спускаешься с этой лестницы, встречаешь все более смеющихся; по мере того как подымаешься, все абсолютнее царствует серьезность, неразлучная спутница великих вещей, и с серьезностью – истинная красота, эта трогательная и серьезная красота добродетели, любви и страдания, вся польза которой невыразима. На самую красоту страдание накладывает какую-то невыразимую печать. Лицо человеческое, как и сердце, после страдания становится прекраснее и одухотвореннее.

Страдание, как ваятель, оформляет душу.

Остановимся на минуту на этой лучезарной вершине.

Страдание поражает не только тех, кто среди мира забывает Бога, не только тех, кто развращается среди мира: праведники также страдают, и добрые люди терпят испытания. Они страдают для того, чтобы стать более праведными, терпят испытания, чтобы стать еще лучше. Разберемся в этом печальном, но проникновенном свете страдания, и мы начнем понимать жизнь.

Когда же, наконец, поймут, что человек должен быть ваятелем самого себя? Когда поймут, что Бог поместил человека на земле как бы зародышем, с тою именно целью, чтобы он мог сам себя досоздать? Когда поймут, что из этого холодного, бесформенного мрамора без признаков личности, без красоты Бог заповедал ему извлечь живую статую? Когда поймут, что в этом труде Бог послал на помощь человеку страдание? Ты, человек, не был ни красив, ни велик, ни свят, но стал прекрасным, великим, святым. Почему? Потому что ты пострадал.

Присмотритесь, как рождаются люди. Некоторые безобразными; но и лучшие из рожденных носят в себе что-то жестокое, недоразвитое, сухое и бесплодное. Детство не имеет жалости,– сказал один великий наблюдатель,– у молодежи мало сердца. В ней кровь, живость, огонь, которые она принимает за сердце, что далеко не одно и то же. Но на другой день и даже в середине того большого увлечения, которое вы готовы были назвать молодою любовью, по одному жесту, по презрительному, себялюбивому и повелительному слову вы должны сказать себе: сердце, ты еще и не родилось. Вслушайтесь в речь молодого человека. В ней грация, ум, воображение, огонь, знание, но он говорит нехорошо. Чего же ему не достает? Он еще не страдал.

Надо время, испытание, благодушно и кротко перенесенное страдание, чтобы дать сердцу великодушие, нравственную красоту. Некоторые струны, и струны самые прекрасные, звучат в человеке лишь тогда, когда они омочены слезами. И вот почему страдание так обильно. Волна, которая надвигается, не ждет, чтобы предыдущая волна прошла. Страдание ума, муки сердца, болезнь и горе всякого рода, неиссякаемая горечь текут без конца и охватывают всю жизнь. Этому удивляешься и спрашиваешь себя: «Да зачем счастье всегда уходит? И зачем страдание никогда не перестает?».

«Зачем?»... Чтобы нас отполировать, чтобы сгладить трением все наши шероховатости.

Если усилиями собственного ума легко убедиться, что страдание поглощается мудростью Божественной, то еще легче понять, что оно приноравливается к силам всякой души. Словно невидимая нежная рука руководит душою там, где необходимо исправить и возбудить жизнь. С какою умною настойчивостью страдание оказывает свое воздействие на человеческое сердце и какие удивительные оно производит чудеса! Оно действует почти как таинство, какою-то невыразимою внутреннею силою. Этот буйный, властный, себялюбивый человек как стал приветлив с тех пор, как его коснулось страдание! Он сам протягивает руку, он благодарит вас за малейшее внимание.

Так страдание смирило его. Это бесчувственное и сухое сердце вас зовет, оно просит немного любви. Жажда любви пробудилась в нем вместе со слезами.

Этот молодой человек, столь бесстрашный в своей хуле на Бога, столь нечувствительный ко всякому духовному озарению, погруженный в рассеянность своих страстей, как только страдание коснулось его, почувствовал, что страсти утихли, как успокоившийся ветер. Очаг зла погас. Его нечистые мечты рассеялись. От прикосновения страдания все, что составляло, если он был христианин, стыд его души, его отчаяние,– улеглось, почти исчезло.

Если только страдание было принято с малейшей покорностью, гордый человек уже смирился, сухой человек смягчился; человек, увлеченный бешенством своих страстей, успокоился. Одним словом, душа, обезображенная злом, перекована была страданием, как на Божественной наковальне, в новые, прекрасные формы.

Господи, Господи, как бы было хорошо, если бы вся душа раскрывалась навстречу целительной силе страдания! Если бы она понимала назначенную ей работу! Если бы при каждом ударе по ней молота она говорила: благодарю Тебя, Боже! Если бы она не оставалась немой, неподвижной, слепой, а была живой, горящей, разумно-восприимчивой и с радостью сознавала, что делает над ней Божественный Работник!

Душа моя, душа моя! Познай безобразие твоих грехов, твои беспрестанные падения, твои ежедневные заблуждения, твою гордость и противление Богу и омойся в своих слезах! Я не могу приказывать тебе искать страдание. Но не отталкивай его, когда оно приходит. Оно – твой друг. Пойми же его, пойми – это второе крещение, откуда ты можешь выйти прекрасной!

А ты, христианская мать, крести твоих детей в твоих собственных страданиях! Когда ты в таких великих муках порождаешь их на свет, когда ты проводишь ночи, укачивая на своих руках эти маленькие существа, которые плачут, не зная отчего (они слишком рано это узнают), не оставляй бесплодным это страдание, но, как капитал на проценты, положи это страдание на их голову. И пусть они достигнут возраста, опасного для души, уже обогащенные священными слезами и добровольно за них принятыми и мужественно перенесенными страданиями матерей.

Конечно, едва ли можно выразиться, что Бог создал страдание, по крайней мере страдание в том виде, каким мы знаем его теперь. Бог так же не является причиною страдания, как не является причиною смерти. Оба эти явления произошли в один день, родились, как злосчастные плоды греха, столь же ужасные, как и он сам, и должны были убедить человека в том, что нельзя безнаказанно восставать против вековечных законов; должны были вернуть человека в дом. В этом они подобны тем великим мастерам, которые из осколков и развалин воздвигают великолепные храмы. В то время как страдание печально вошло в мир, бесконечная любовь схватилась за него, чтобы сделать из него великое средство к возрождению душ. Желая карать, потому что кара необходима, но еще более желая прощать, стремясь извлечь добро из зла и заставить зло служить торжеству добра, Бог в Своем правосудии и в Своей любви изобрел кару, в которой заключался бы уже и возврат к лучшему. Он воздвиг среди мира эшафот, который мог бы быть алтарем. Он допустил страдание. И для того чтобы человеку было невозможно не обращать своих мук в искупление, Бог поступает так. Он говорит: человек стремится к гибели; он извращает себя делами, сложенными из гордости, противления и эгоизма, и вот Я удержу его и временами – хочет или не хочет он того – буду подвергать его смирению, послушанию, самоотвержению. Из этих трех слитых элементов Бог и создал страдание.

Подойдите к больному умирающему. В каком он состоянии? Прежде всего, он смиренен. Где этот блестящий, живой ум, эти красноречивые уста, эта опытность житейская? Все природные дары исчезли, и пришлось смириться. Вот первый результат. Он соответствует первому элементу зла, которым является гордость. Смотрите далее: какое послушание, хотя и пассивное! Вчера не повиновался никому, даже Богу, сегодня надо слушаться всех, даже своих слуг. И какое страдание! Где кровь, которая так кипела в минуты наслаждения? Увы, она течет то слишком медленно, то слишком скоро; но весь человек охвачен послушанием, смирением, страданием. Вы видите тут полную противоположность греху. Добейтесь от этого больного сильного порыва к добру, движения любви к Богу и сыновней покорности пред Его волей – и с чрезвычайной быстротой он будет восстановлен в своем нравственном достоинстве.

Вот именно таким путем больше всего и сохраняются души. Время от времени Бог берет их, кидает в страдание, и, если только они согласны на это добровольно принятое страдание, возрождает их. Этим путем заглаживаются их прежние беззакония.

Одним полезны сильные, молниеносные удары страданий; другим – та постоянная, кропотливая, настойчивая обработка, которая дает алмазу его красоту, блеск и игру. Но для тех и других, для всякой души нужно то же премудрое действие скорби, помогающее достигнуть душевной красоты. Страдание ведет к достижению этой цели. Не удивляйтесь, если оно часто возвращается. Оно несколько раз проходит одними и теми же местами, особенно местами слабыми.

Вот личность с очень привязчивым сердцем – страдание стремится научить ее самоотвержению и самозабвению, такой любви, которая не была бы ни слишком мягка, ни пристрастна, но возвышенна, благородна, деятельна и настойчива. Вот другая личность, характер которой полон величия твердости, но индивидуальность ее развивается вне всякой меры: как же страданию не поспешить тут на помощь? Надо, чтобы слезы оросили эту чувствительность, которая угасает, эту любовь, которая устала. Гордые, себялюбивые души, в которых так бесконечно много вашего «я», ждите страдания: оно заставит вас полюбить! А вы, привязчивые сердца, ждите его и также не бойтесь его: оно не даст вам растаять в излишних нежностях, и ваша преувеличенная чувствительность переродится в великодушие.

Нет, мы недостаточно понимаем мудрую работу страдания. Иначе мы обожали бы невидимую заботливую руку, которая его нам посылает. Когда не хочешь обольщаться и беспристрастно всматриваешься в себя, тогда всегда удивляешься тому, что страдание ударило по самому нужному месту.

Страдание мудрою предусмотрительностью не просто поражает душу, но именно те ее стороны, где есть недостатки, пороки, чтобы придать ей не хватающие качества. Часто страдание направляется против самых заветных сторон человека, где стоят его лучшие добродетели. Невольно спрашиваешь себя: зачем же страдание не оставляет в покое такие стороны характера человека, которые и без того хороши, над которыми и без того человек много потрудился? Тут цель страдания та, чтобы закалить и более возвысить качества души, предохранить ее от всякой неустойчивости: вы добры и терпеливы – так вот именно на вас будут со всех сторон сыпаться беспокойства; у вас любящее сердце – вы будете жить с эгоистами, и ваша высшая добродетель будет не понята, ваши самые лучшие качества останутся без применения; вы были созданы для тихой семейной жизни – может быть, именно вы проживете без подруги жизни; вы издавна лелеяли в вашей душе мечту о счастье быть отцом – и у вас не будет никогда детей. Если есть у вас в душе чувствительное место, то именно по нему будет бить страдание; если даже вы никому не открывали этой заветной стороны вашего существа, страдание его отыщет; если сами вы его не знали, страдание вам его укажет. Поймите же из всего этого, что страдание есть только орудие, а позади него стоит Кто-то Всеведущий.

Я дам новые тому доказательства. Замечали ль вы, с каким искусством страдание приноравливается к душам? Оно уменьшается и увеличивается, становится тонким или грубым сообразно с нуждами людей. Если вы не способны восчувствовать отвлеченную боль души, Бог пошлет вам тяжелую телесную боль. Если для вас недоступно соревнование чести, Бог пошлет вам прозаические денежные заботы. Если вы застрахованы от святой сердечной муки, Бог пошлет вам сухое беспокойство ума. Если придет такой день, что вы падете настолько низко, что страдание – в великом смысле слова – уже не будет чувствоваться вашей душой, она будет осуждена на грубые муки.

Жизнь – это громадная мастерская, в которой души готовятся на небо. Если вы бывали когда-нибудь на стеклянном заводе, вас, конечно, поражала та последовательная работа, во время которой из раскаленной массы постепенно выходят красивые стеклянные вещи. Огонь и действие щипцов рабочего – вот простые орудия мастера стеклянных дел. Так же и в горниле страдания: Бог очищает и укрепляет недостаточные, робкие, погибающие души, закаляет их и делает необоримыми. Если вы поняли все это и вас привлекает к себе духовная красота и святость, тогда с радостью встречайте страдание: Господь знает, какое именно страдание послать вам.

Страдание ведет нас по лестнице добродетелей.

Есть одно необыкновенное обстоятельство в жизни, которое наблюдал я много раз. Сперва оно меня удивляло, но потом я не мог не думать о нем без восхищения.

Всякая жизнь начинается счастьем, кончается печалью. На заре жизни показывается счастье и с этой зарей угасает. Потом начинается печаль, и ей уже нет конца. Отчего так? Казалось бы, должно быть наоборот. За что будут сыпаться на меня все дары и все радости жизни в те годы, когда я ничего не делал, ничего не заслужил, ничем не проявил себя? Во вторую же половину жизни, после того как я много любил, так много молился, нашел силы смирить себя,– за что это постоянное испытание? О, Господи, объясни мне это, чтобы печаль не овладевала моими последними днями, чтобы я не прожил моей старости угрюмо, с разбитым сердцем, без утешения, света и надежды!

Мы условились раньше о том, что на земле существуем для того, чтобы работать над красотой нашей души. Но эта красота в этом мире никогда не развивается до полного совершенства. Ей необходимо постоянно расти. Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный. Надо восходить от света к свету, от добра к добру. Не надо никогда останавливаться. А счастье ведет человека вперед? Кто не видал на множестве примеров, что часто счастье не только не полезно для нравственного развития человека, но прямо губит его. Стоит только оглянуться вокруг себя, и мы увидим, что люди, которые в скромной доле были естественными, простыми, отзывчивыми людьми, которые делились с нуждающимся куском хлеба, по мере того как судьба с них взыскивала, становились сухими, занятыми лишь собою, никому не нужными и бесполезными эгоистами. Так вот, чтобы не дать нам нравственно умереть, чтобы вывести нас из этого сытого равнодушия ко всему, Бог и сталкивает нас с колеи счастья. Вперед, вперед, только бы не эта спячка! Не останавливайтесь на дороге. «Бог так настоятельно приказал нам идти вперед,– говорит Боссюэт,– что Он даже не позволил нам останавливаться на вечности».

И вот почему, когда мы думаем остановиться здесь, когда мы забываемся в счастье, Господь дает знак – и пламя страданий разгорается под нашими ногами, чтобы заставить нас двигаться вперед.

В этом история человечества, история всякой души.

Взгляните на мир. Он начался с земного рая, но долго ли продолжался этот рай? Человек не мог долго пользоваться таким счастьем. И Богу пришлось изгнать его из этого рая, чтобы заставить его потом в слезах найти утраченную красоту и погибшую любовь.

Взгляните на христианство. Оно тоже началось райским счастьем. Можно ли для человека представить себе в самой смелой мечте что-либо выше и отраднее того, чем постоянно наслаждались те первые ученики Христовы, которые составили первоначальное христианство!.. Они жили в постоянном общении с вочеловечившимся Богом. Лик Божественный был всегда пред ними. Во всякую минуту они могли ловить слова неизъяснимой сладости, как бесценный жемчуг, падавший с Пречистых уст. Да, это был рай – рай, быть может, лучший, чем первосозданный рай. Но что же возвещает вскоре Божественный Основатель Церкви: Лучше для вас, если Я уйду. И Он прибавляет эти глубокие слова: Если Я не уйду, то Дух Святой не придет к вам. Другими словами: если останется блаженство, блаженство этого сладкого единения Учителя и Его учеников, то не сойдет Дух Святой, то есть величие, добродетель, священная искра, прекрасное пламя самоотвержения.

И так во всех областях жизни.

Ребенок родится как бы среди земного рая. Его ласкают, балуют, окружают нежностями. Но это непродолжительно и не может быть продолжительно. Он должен вкусить горечи жизни. Как предприимчивый воин на войне утоляет жажду, прильнув иногда губами к горному источнику вместо того, чтобы пить, как прежде, дорогое вино в драгоценном кубке, так и человек должен отведать горечи жизни. Иначе никогда не придет пора мудрости. Всякая мать, балуя ребенка, должна опасаться, как бы не избаловать его.

Вот наступает брачная пора. Новая жизнь. И в ней есть пора полного очарования. Но если бы эти дни тянулись долго, что сталось бы с душой? Ведь среди такого захватывающего счастья, о котором поется во всех любовных романсах, человек способен забыть решительно все на свете. Это счастье так велико, что исключает всякую мысль о всех других людях. Тогда забывают родителей, друзей, даже собственные дела. Где уж тут навещать бедных и заботиться о развитии в себе добродетели? Есть сильная опасность застыть в этом благополучии. А ведь надо идти вперед. Надо освободиться не от любви, но из неги любви. Надо узнать, где границы и слабые стороны любви. Надо углубить свое сердце горем еще более, чем радостью. Надо воспитать в себе ум, пламя, бескорыстную доброту, самопожертвование: надо достичь в любви до высоты долга, и такая любовь, конечно, еще прекраснее, чем любовь как наслаждение.

То же самое видим в жизни религиозной. Она начинается великими утешениями для души, только что обратившейся к Богу. Кто опишет это счастье таинственного обручения ее с Христом? Но и это тоже ненадолго. Вскоре начинается сухость сердца, чувство одиночества, какое-то духовное равнодушие. Религиозные радости и утешения как бы бегут от души. Душа идет одна по пустыне, поддерживая свою жизнь и свою веру лишь любовью. А под ее ногами разгорается все с большею и большею силою пламя страданий.

Такова история всякой души и всякой жизни. Вначале радость, преходящие восторги, как капля меда на краю сосуда. Потом с каждым шагом источник радости иссякает и бурно на его месте течет полноводный поток горя. Всякий из нас чувствует, как с каждым днем стареет его тело, все тяжелее на сердце, все труднее нести жизнь. Счастья не мог человек удержать для себя. Теперь он хватается за горе в надежде, что хоть оно от него не убежит, потому что с привычным горем справиться легче: оно не требует той затраты духовной силы, как новое горе. Но нет. Едва обманула одна мечта, вслед за нею рушится другая. Только что зарыли одну могилу, открывается другая.

Пускай поэт сказал: «Теперь бей, судьба, если найдешь место, куда ударить»,– места для ударов всегда хватит. Страдание найдет уязвимое место. Если оно поразило раньше тело, оно поразит рассудок. Если поразило рассудок, поразит сердце; если поразило сердце, то поразит его еще и еще.

Вот, действительно, самый уязвимый орган. Если после величайших наших чувств мы даем себе зарок, что больше не попадемся, если мы клянемся себе никого больше не любить и холодным равнодушием оградить себя от тех тонких, невыносимых мук, какие приносили нам постоянно наши привязанности, то с какою горечью убеждаемся, что ни к чему наши клятвы. Сердце человеческое не может быть пусто. Оно помимо нашей воли наполняется привязанностями, от которых мы никак не защитим себя. А раз есть привязанность, есть вечная мука, ею доставляемая.

Губка, лежащая на глубине моря, когда наполнится водою, уже лишается способности впитывать в себя новую воду. Не то с сердцем. У него бесконечная способность страдать. Человеку кажется, что он дошел до края бедствий. Все, о чем он мечтал, все рухнуло. Все то, что собирал, рассеялось. Все, что сотворил, повергнуто в прах. Все, что любил, умерло. Человек близок к отчаянию и готов беспомощно пасть среди всех своих надежд и привязанностей… Несчастный слепец, знаешь ли ты, что у тебя остается? Остаешься ты и твое сердце. В горниле твоего страдания уничтожено все, кроме твоей души, возвеличенной, украшенной, преображенной страданием, достойной неба, для которого она была создана и куда она может, наконец, вернуться.

Вот куда вело тебя страдание. Вы видите таким образом, что страдание, в сущности, есть только сотрудник любви. Любовь должна бы делать то, что делает страдание. Любовь просвещает, любовь очищает, любовь делает святым и высоким, и если всю эту работу приняло на себя страдание, то это потому, что любовь теперь недостаточно сильна, чтобы совершить все.

Зато как могуча любовь, соединенная со страданием! И как в свою очередь бессильно страдание, когда не приходит к нему на помощь любовь! Любовь есть величайшая помощница страдания. Только любовь может соразмерить силы человека и употребить их во благо. Малая любовь и большое страдание – это уже большое явление, способное на чудеса. Но как спешно растет человек, когда любовь так же сильна, как страдание! Тогда человек созревает в один час; что-то Божественное возникает в нем, Сам Бог склоняется к нему, чтобы ближе всмотреться в него, и Ангел со светлыми обетованиями спускается на землю, чтобы сорвать этот спелый колос и пересадить его в рай.

Последнее слово страдания.

Подымемся еще выше. Вникнем в последнее слово веры о тяжелой и непостижимой тайне страдания.

Кто создал страдание? Кто дал ему эту силу просвещать, очищать, украшать и освящать душу? Кто льет страдание на душу, как льются на поля лучи солнца и росы? Кто этот вышний Ваятель, отделывающий души, чтобы они стали прекрасны; и не потому ли Бог выбирает этот путь любви и страданий для них, потому что Сам их любит? Прислушайтесь к этому последнему – высшему – утешительному выводу. Бывают кресты настолько тяжелые, что все, что я доселе сказал, не было бы достаточным, чтобы помочь людям их нести. Есть страдания настолько бесконечные, что для них нужны и бесконечные утешения.

Поймите же, что Бог не только благ, премудр, велик и милосерд. Поймите, что Он нас любит, что у Него к нам более, чем доброта и любовь, и рядом с Его любовью чувства любви людей кажутся только тенями, бледными, опавшими сухими листьями. И разве может быть иначе? Неужели сердце Бога есть сердце мертвое, не умеющее любить? Разве оно может быть одним из тех полусердец, в которых нет никакого огня и жалкие искры которых падают только на себя и не способны упасть на других и воспламенить их?

Его сердце не может принадлежать к тем бессильным сердцам, которые любят на самом деле горячо, но которые не умеют воплотить свои мечты. Не может же Его любовь ограничиваться только уверениями, что Он, Отец наш, нас любит. Представьте же себе отца, который был бы всесилен, у которого воля и сердце были бы одинаково развиты. Взвесьте только эти два слова: бесконечная любовь. Ведь громадная сила и во временной любви – какова же сила любви безграничной! Вдумайтесь в это слово: бесконечное. Бесконечное, то есть неисчерпаемое. Бесконечное, то есть непобедимое. Бесконечное, то есть никогда не устающее подавать дары, но никогда не удовлетворяющееся тем, что получает.

Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всем умом твоим, всем помышлением твоим.

Вот чего требует Господь, и требует потому, что то же дает. Эту заповедь можно было бы перевести так: «Твой Бог ревнует тебя». Эта мысль звучит на Синае и на Голгофе, в те два момента, когда Он наиболее приблизился к человечеству. Ведь эти истины были начертаны громами и молниями, а также слезами и кровию, чтобы люди знали это, чтобы не могли этого забыть.

Теперь, в свете этой истины, постарайтесь постичь действия Божества.

Бог любит души людей, ревнует об их красоте. Он их поставил на мгновение во время, чтобы дать им личное величие, то совершенство, которое одна свобода может придать созданиям Божиим. С какою нежностью Он следит за их жизнью, поддерживает их руки во время этого короткого, но плодотворного труда! Он распределяет людям радости и горе, любовь и страдания с единственной целью украсить их, наподобие великого художника, который умелой рукой рассчитывает свет и тени, чтобы составить чарующую картину.

Знаменитый проповедник Лакордер пишет одному молодому человеку, пораженному сердечным горем, которого он не мог ни превозмочь, ни забыть: «Если Бог жаждет всей вашей души, надо ли удивляться тому, что Он сметает с ее пути все, что бы могло ее сковать? Писание называет Его Богом ревнивым. Если Бог желает, чтобы вы любили Его, исключительно Его одного, то как же Он не позаботится о том, чтобы не пленили вашу душу невыразимо дорогие утехи, которые могла бы дать вам чистая привязанность: эти ласки, о которых вы мечтали, эта тихая узаконенная любовь, которая струилась бы, как бальзам, в ваше влюбленное сердце?».

Он прибавляет следующие прекрасные слова: «Когда Бог поражает нас Своими ударами, то это для того, чтобы мы не искали ничего вне Его. Ни иной главы, кроме окровавленной главы нашего Спасителя; ни иных глаз, кроме Его глаз: ни иных губ, кроме Его губ; ни иных плеч, к которым бы можно было прильнуть, кроме Его плеч, иссеченных бичом; ни иных рук и ни иных ног для поцелуев, кроме Его рук и Его ног, прободенных гвоздями из-за любви к нам; чтобы мы не стали исцелять других ран, кроме Его Божественных и вечно сочащихся ран».

«Да, друг мой, любовь есть всегда любовь! Вы жалуетесь, что вас не любят, а Бог дал вам в сердце чистую, громадную, непобедимую любовь. Вы думали примешать в ваше сердце другую, плотскую, любовь; а Бог, Который, быть может, этого не желает, вас поражает. Он обнаруживает пред вами всю суету мира, Он распинает вас для того, чтобы разжечь вашу любовь к Нему и заставить вас подражать Распятому. Божественное намерение Его относительно всех людских жизней есть то, чтобы люди любили Его, и весь Промысл Его направлен к этой цели».

Да, все направлено сюда: разрушенные мечты и молниеносные удары, разбивающие счастье нашей жизни. Все предусмотрено тою Божественною ревнующей любовью, которая ищет любви какой бы то ни было ценою в человеке. В этом великий смысл страданий, в этом дивный смысл смерти. Страстная любовь Божия к людям стремится довести их души до совершенной красоты. И если Бог видит, что между душой, которая по складу своему способна на безграничную, благодарную и верную любовь к Нему, и Божеством стоят преградой иные привязанности, земные вкусы и суетные увлечения, Бог разбивает все то, что любил человек и что удаляло Его от Бога, и тогда душа невольно хватается за Господа и в единении с Ним находит более высокое и более совершенное счастье, чем то, какое давала ей раньше земля и за которое она так жадно цеплялась.

Та же промыслительная забота о совершенствовании души человеческой руководит Богом и в ниспослании человеку смертного часа. Иногда Бог тихо, терпеливо идет в душу человеческую. Он дает ей медленно созревать в горниле страданий и берет ее к Себе, когда она освободилась от всякой горечи, отказалась от всякого ропота. Таковы смерти старых людей, которых Бог так долго ждал.

В других же случаях Бог спешит отозвать из мира некоторые души, которые лишь недолго в нем побыли. Их жалеют. Из-за них Бога упрекают в жестокости; между тем именно в таких случаях выражается вся предусмотрительность и нежность Божественной любви. Еще в древние века каким-то непостижимым чутьем завидовали участи этой рано уходящей из жизни молодежи. Священное Писание желает, чтобы сквозь слезы, которые вызывает смерть этих людей, человечество восхищалось тою любовью бесконечной, которая срывает зрелый плод до наступления лета, и тою любовью предусмотрительной, которая опасается слишком сильного роста для слабого растения.

Родители говорят: «Наше дитя было так чисто». Но именно потому и сердце Божие восхитилось им… «Мы так его любили!» Пусть. Но кроме вас было другое Существо, Которое любило ваше дитя не менее вас, любило и знало его раньше и больше, чем знали его вы; Которое больше, чем вы, было для него отцом и матерью и Которое сделало для него то, что сделали бы вы сами, будь ваш рассудок и ваше могущество столь же велики, как была ваша любовь.

Вот как рассуждает об этом писатель, слова которого мы недавно приводили: «Все наше несчастье в забвении того, что мы любимы Кем-то еще другим, кроме нас, и что Бог недаром называет Себя в Писании Богом ревнующим. В наших родительских привязанностях мы забываем Того, Кто любит сильнее всех людей и Кто, при всей вечности Своей природы, благоволил умереть за людей, чтобы лишить их навсегда права жаловаться на Него. Так подымите ваши глаза в эту область безграничной любви, и там явится вам предмет ваших слез. Вы увидите там в объятиях Божиих душу, которую вы оплакиваете. Вы поймете причины того порядка вещей, который кажется вам жестоким. Вы увидите, что непорочная душа человеческая, увлекаясь миром, наносит жестокую рану Тому, Кто был в крещении ее первым Отцом. Оглядываясь зорким взглядом на ту юдоль жизни, в которой для вас со всяким днем приближения к смерти остается все менее горя, вы убедитесь, что любимые вами люди скорее через смерть избегли страданий, чем лишились радости, и вы будете благодарить непостижимую руку, которая раздает одни лишь благодеяния, когда простерта на Своих рабов и на Своих избранных».

Хвала той вере, которая внушила гениальному мыслителю такие слова и которая дала людскому сердцу способность принять эти истины, столь возвышенные и успокоительные, столь блестящие и чистые. Что же значит рядом с этими мыслями тщетное утешение человеческой мудрости?

Эта мудрость не в силах объяснить страдания. Особенно она становится в тупик пред несчастною, по людским понятиям, судьбою самых прекрасных душ, самых добродетельных семей, которые, казалось, более, чем кто другой, заслуживали счастья, так как только и думали о том, как бы сделать счастливыми других.

Пусть эта человеческая мудрость приищет нам свою причину этого странного явления, которое способно обескуражить добродетель, но пусть она также сумеет и отереть слезы, в чем мы так нуждаемся и что умеет делать религия.

Но ничто, кроме религии, не умеет утешать человечество…

Е. Поселянин по сочинению Луиса-Виктора-Эмиля Буго

Так же будет полезно прочитать О БОЛЕЗНЯХ, СКОРБЯХ И СТРАДАНИЯХ. ДЛЯ ЧЕГО НУЖНЫ БОЛЕЗНИ.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1.   О страдании, по сочинению епископа Луиса-Виктора-Эмиля Буго (Louis-Victor-Emile Bougaud; 1823–1888), епископ Лавальский (Франция). Е. Поселянин  https://azbyka.ru/o-stradanii-po-sochineniyu-episkopa-l-bugo